Для чего ему пугать Дуайера? Только не сейчас. Если все выгорит, то он ему понадобится, чтобы управлять яхтой. Одному не справиться. Пока не справиться. А Томас не был идиотом.
«Когда-нибудь», – сказал он себе, когда они с Дуайером проходили мимо стариков, катавших шары на набережной. За их спинами простиралась бухта, надежно укрытое водное пространство, заполненное вереницами сияющих на солнце яхт, пароходов, стоимостью в миллионы долларов. Последний раз, когда он был здесь, он поклялся вернуться. Вот он вернулся. И он вернется еще раз. Когда-нибудь.
На следующий день, рано утром, они сели в поезд, отправляющийся в Геную. Они оставили в запасе один день, чтобы остановиться в Монте-Карло. Может, им повезет в рулетку в казино.
Если в эту минуту Томас оказался бы на противоположном конце перрона, то он увидел бы, как из поезда из Парижа выходит его брат Рудольф с красивой, стройной молодой девушкой, а за ними несут их багаж – кучу новеньких чемоданов.
Джин и Рудольф вышли на привокзальную площадь. В глаза сразу бросилась вывеска агентства «Херц»1.
– Вон их агент и наша машина, – сказал Рудольф.
Портье в отеле в Париже позаботился обо всем на свете: о билетах в театр, лимузине для поездки по замкам Луары, о столиках в десяти разных ресторанах, о местах в оперу и на скачки в Лоншаме. Пораженная его стараниями Джин заметила: «У каждой четы новобрачных должен быть свой портье в Париже».
Носильщик, пошатываясь, донес их тяжелый багаж до автомобиля. Получив чаевые, он улыбнулся, хотя сразу было видно, что они американцы. В газетах писали, что в этом году французы американцам не улыбаются. Представитель агентства «Херц» начал было говорить с ними по-английски, но Рудольф заговорил по-французски, главным образом ради того, чтобы позабавить Джин, и с последними формальностями по поводу проката автомобиля «пежо» с открытым верхом было покончено на языке Расина. Рудольф купил мишленовскую туристическую карту Приморских Альп1 еще в Париже, и, сверившись с ней, рванул с места. Лучи теплого средиземноморского солнца освещали их непокрытые головы. Они проехали через белый город, вдоль кромки моря, через Гольф-Жуан, где некогда высадился Наполеон, через Жуан-де-Пэн, с его большими, еще в предсезонной спячке отелями, к отелю «Дю Кап», с изящными четкими очертаниями, фасадом кремового цвета, сверкающим своим великолепием на красивом зеленом холме среди высоких сосен.
Менеджер проводил их в апартаменты с балконом, с которого открывался прекрасный вид на спокойное голубое море ниже пригостиничного парка. Рудольф довольно холодно сказал:
– Все очень хорошо, благодарю вас.
С большим трудом он сдержался, не расплылся в широкой идиотской улыбке, глядя на все со стороны: на себя, Джин, менеджера. Как хорошо все мы разыгрываем свои роли в этом древнем, как мир, спектакле-мечте, подумал он. Только сейчас это была не мечта, а реальность. Большие, роскошно меблированные апартаменты. Здесь, казалось, и воздух был свежее и слаще. Менеджер, не просто менеджер, а такой, какого и трудно себе представить, да и сам Рудольф – куда богаче, куда сдержаннее и холоднее, куда лучше одет, чем тогда, когда в детстве предавался своим фантазиям; Джин в плотно облегающем фигуру парижском костюме куда красивее, чем та девушка из мечты, которая выходила на балкон, с которого открывался чудный вид на море, и нежно целовала его. Юношеские фантазии!
Менеджер, не переставая кланяться, вышел из номера. Носильщики разложили чемоданы на складных стульях в их гигантской спальне.
Серьезный, реальный человек с серьезной, реальной женой, он сказал:
– Выйдем на балкон.
Они вышли на балкон, и там, ярко освещенные полуденным солнцем, стали целоваться.
Их брак чуть было вообще не расстроился. Джин долго колебалась, не говорила ни «да», ни «нет». Каждый раз, когда он с ней встречался, он был готов предъявить ей ультиматум, но их встречи были крайне редкими, что было для него настоящими танталовыми муками. Его постоянно удерживала работа в Уитби и Порт-Филипе, и, когда он приезжал в Нью-Йорк, сидевшая на телефоне секретарша часто сообщала, что звонила Джин и предупредила, что ее не будет в городе, она уезжала снимать очередной репортаж. Однажды вечером он после спектакля увидел ее в ресторане с низеньким молодым человеком, с глазами-бусинками, с длинной гривой сальных волос и жесткой щетиной недельной давности на подбородке. В следующий раз, когда они встретились, он спросил ее, кто этот парень, и Джин, ничуть не смутившись, ответила, что это тот самый парень, с которым у нее был роман. На его вопрос, спит ли она еще с ним, Джин резко ответила, что, мол, это не его дело.
Какое все же унижение для него, Рудольфа, конкурировать с таким неопрятным типом. Ему не стало легче, когда Джин сказала, что это один из самых знаменитых, самых модных фотографов в стране. Тогда он разозлился и ушел от нее, решив не звонить первым, и ждал, когда она ему позвонит, она не звонила, и он, не выдержав мучений, сам позвонил ей, поклявшись себе, что только будет спать с ней, но ни за что на ней не женится.
Все его представления о своем собственном достоинстве сильно поколебались из-за такого равнодушия и наплевательского отношения к нему Джин. Только когда они оказывались в постели, она приводила его в восторг, как, судя по всему, и он ее. Только тогда он испытывал облегчение, отделывался от мрачного ощущения, что такая любовная связь унижает его достоинство. Его приятели в один голос утверждали, что все девушки одинаковы, они только и думают о том, чтобы поскорее выскочить замуж, и для этого все средства хороши. Чего же недостает в его характере, в его любовном опыте, в его сексуальной притягательности, вызывающей желание? Почему обе девушки, которым он сделал предложение, его отвергли?